— Привет, — сказала она.

— Привет.

— Тут у меня одно дело.

— Я могу помочь? — спросил Холден. — Только скажи.

Наоми отпила чаю. Тянула время — не лучший признак.

Значит, она не знает, как рассказать о случившемся. У Холдена поджались мышцы на животе.

— Собственно, ситуация такая, — призналась она. — Мне нужно кое–что сделать, а тебя я в это замешивать не могу. Совсем. Потому что ты попытался бы помочь, а у тебя не выйдет.

— Не понимаю, — сказал Холден.

— Обещаю, когда вернусь, дать полный отчет.

— Погоди. Что значит «когда вернешься»? Ты куда собралась?

— Для начала на Цереру, — сказала Наоми, — но, возможно, придется лететь и дальше. Не знаю точно, сколько меня не будет.

— Наоми! — Холден через стол дотянулся до ее руки. — Ты меня страшно пугаешь. Я не отпущу тебя на Цереру одну. Тем более если дело плохо, а мне сдается, что дело совсем плохо.

Наоми отставила чашку и обеими руками сжала его ладонь. Пальцы, прикасавшиеся к горячему пластику, согрелись, остальные были холодными.

— Я лечу одна. Это не обсуждается. Либо я лечу, потому что ты меня понимаешь и даешь мне свободу, либо потому, что между нами все кончено и у тебя больше нет права голоса в моих делах.

— Постой. Ты что сказала?

— Ты про «все кончено»? — Наоми крепко сжала его руку.

— Нет, нет, конечно.

— Тогда спасибо, что доверяешь мне и даешь разобраться самой.

— Я это сказал?

— Более или менее.

Наоми встала. Теперь Холден заметил на полу рядом с ней уже собранный багаж.

— Постараюсь быть на связи, но, если не выйдет, не бери ничего в голову, ладно?

— Ладно, — как во сне отозвался Холден.

Наоми, стоявшая по ту сторону стола с зеленым рюкзачком в руке, показалась ему очень далекой. То ли комната стала больше, то ли Холден стал маленьким. Он поднялся и покачнулся от головокружения.

Наоми бросила на стол рюкзак и обняла его обеими руками. Уткнувшись подбородком ему в волосы, прошептала:

— Я вернусь. Обещаю.

— Ладно, — повторил он.

Мозг отказывался выдавать другие слова.

Наоми еще крепче сжала его, потом забрала рюкзак и пошла к двери.

— Подожди! — сказал Холден.

Она обернулась.

— Я тебя люблю.

— И я тебя люблю, — сказала она и ушла.

Холден снова сел — чтобы не упасть. Вытащил он себя из кресла через час или через минуту — сам не помнил. Хотел было позвонить Амосу и напиться вместе с ним, но вспомнил, что Амоса с Алексом тоже нет.

Никого нет.

Странно, как все вокруг остается прежним, когда так много изменилось. Холден по–прежнему вставал по утрам, чистил зубы, надевал чистое и завтракал. К девяти приходил в ремонтный док, влезал в вакуумный скафандр и вместе с ремонтниками занимался «Росинантом». Восемь часов он лазал по скелету корабля, подсоединяя проводку, устанавливая новые маневровые двигатели, латая пробоины. Он не все умел, но в том, чего не умел, подражал кому–нибудь из техников и справлялся таким образом даже со сложными работами.

И все казалось нормальным, обычным, как в прежней жизни.

Но через восемь часов он возвращался домой, а там никого не было. Холден впервые за несколько лет по–настоящему остался один. Амос не заходил, чтобы позвать его в бар. Алекс не смотрел новости, отпуская с кушетки ехидные комментарии. Не было Наоми, с которой он мог бы поговорить о том, как прошел день, и обсудить ход ремонта. Комната даже пахла пустотой.

Впервые Холден начал понимать, как ему нужна семья. У него было восемь родителей, а дедушек и бабушек, дядь и теть, двоюродных братьев и сестер не смог бы пересчитать. Поступив в земной военный флот, он провел четыре года в академии и жил в одной комнате общежития с однокашниками и подружками. И даже после позорной отставки он сразу получил работу в «Чисто–прозрачно», и на «Кентербери» его ждала новая недружная семья. Ну пусть не родные люди, но все–таки свои!

На Тихо из близких были только по горло занятый политическими махинациями Фред да еще Сэм — но она несколько лет назад погибла в Медленной Зоне. Сакаи, заменивший Сэм, считался опытным инженером и серьезно взялся за ремонт корабля, но не выказывал желания общаться, кроме как на профессиональные темы.

Поэтому Холден так много времени проводил в барах.

В «Блоуи–Блум» было слишком шумно и людно. Наоми знала здесь многих, но Холден — нет. В заведениях ближе к палубам отдыхали задиристые работяги, для которых потасовка со знаменитостью была желанным способом выпустить пар. Все прочие местечки, где набиралось больше четырех посетителей, выстраивались в очередь: «Сфотографируйся с Джеймсом Холденом и целый час выспрашивай его о личной жизни».

Скоро Холден отыскал ресторан, притулившийся в боковом коридоре между жилым сектором и рядом киосков. Здесь подавали блюда, которые у астеров считались итальянской кухней, а в задней комнате был маленький бар, куда, кажется, никто не заглядывал.

В этом баре Холден мог посидеть за крошечным столиком, просматривая на ручном терминале последние новости, почитать сообщения и наконец–то добраться до скачанных за шесть лет книг. В баре подавали те же блюда, что и в главном зале. На Земле итальянскими их бы не назвали, но съедобными — вполне могли. Коктейли были сносными и дешевыми. И все здесь Холден счел бы терпимым, не исчезни вдруг из его вселенной Наоми. Алекс регулярно сообщал, где он и чем занимается. С терминала Амоса пришло автоматическое уведомление о прибытии того на Луну, а потом на Землю. От Наоми не было ничего. Она еще существовала в природе — по крайней мере, ее терминал оставался исправным. Посланные Холденом сообщения куда–то доходили. Сеть ни разу не уведомила его о невозможности соединения. Но иного ответа, кроме: «Письмо успешно отправлено», он не получал.

Спустя пару недель плохой итальянской кухни и дешевых коктейлей терминал наконец сообщил о запросе на голосовую связь. Холден понимал, что это наверняка не Наоми. Запаздывание сигнала не позволяло вести живой разговор между разными станциями. И все равно он так резко выдернул из кармана терминал, что выронил его, и тот отлетел под соседний стол.

— Перебрал моих Маргарит? — спросил бармен Чип.

— Уже первая была лишней, — огрызнулся Холден, ныряя за аппаратом. — А выдавать их за Маргариты — просто преступление!

— Это и есть Маргариты, если их делать на рисовом вине и лимонном ароматизаторе, — не без обиды возразил Чип.

— Алло! — заорал Холден в терминал, чуть не продавив экран, чтобы подключить связь. — Алло!

«Это Джим?» — отозвался женский голос. Совсем не похожий на голос Наоми.

— Кто говорит? — спросил он и, треснувшись головой об угол стола, добавил: — Черт!

«Моника, — ответил голос. — Моника Стюарт. Я не вовремя?»

— Я сейчас немножко занят, Моника, — сказал Холден, и Чип закатил глаза.

Когда Холден отмахнулся, бармен принялся смешивать ему новый коктейль. Возможно, в отместку за обиду.

«Понимаю, — протянула Моника. — Но я так хотела повидаться! Нельзя ли нам встретиться? Поужинать, выпить что–нибудь?»

— Боюсь, что я в обозримом будущем засел на станции Тихо. «Роси» перебирают по винтику, так что…

«А я знаю. Я сейчас тоже на Тихо, потому и звоню».

— Точно, — спохватился Холден. — Ну, конечно.

«Сегодня можно?»

Чип поставил бокал на поднос, но коктейль унес заскочивший из главного зала официант. Поймав взгляд Холдена, Чип одними губами выговорил: «Хочешь еще?» Перспектива провести очередной вечер, поглощая то, что в этом ресторане, всем на смех, именовали «лазаньей» и «Маргаритой», пугала как медленная смерть.

По правде сказать, Холдену было скучно и одиноко. Моника Стюарт работала журналисткой и обладала одним серьезным недостатком — объявлялась только тогда, когда нуждалась в чем–то. За каждым ее поступком что–то крылось. Но можно ведь узнать, что ей надо, и отказать — будет хоть какое–то разнообразие в череде одинаковых вечеров без Наоми.